Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

– Ты же просыпаешься, когда спускается вода.

– Так не спускай ее!

– Дик, перестань говорить ерунду!

Он молча вздохнул.

– Порой, когда я захожу посмотреть, как он спит, все простыни мокрые.

Он ухмыльнулся в темноте:

– Неудивительно!

– Что ты хочешь этим сказать? Фу, как не стыдно! – возмутилась она, шутливо шлепая его по руке. – Мальчику всего тринадцать лет!

– В следующем месяце исполнится четырнадцать. Не такой уж он маленький. Может, и не взрослый, но уж точно не маленький!

– А сколько лет было тебе, когда…

– Четырнадцать или пятнадцать. Не помню точно. Помню только, что проснулся и решил, что умер и попал в рай.

– Но ты был старше Тодда.

– Сейчас дети развиваются быстрее. Наверное, из-за молока… а может, из-за фтора в зубной пасте. Ты знаешь, что во всех женских туалетах в школе в Джексон-Парке, что мы построили в прошлом году, есть специальные контейнеры для использованных прокладок? А это – начальная школа! Сейчас в шестом классе учатся дети, которым всего десять лет. А когда у тебя начались месячные?

– Не помню, – ответила Моника. – Только сны Тодда… вовсе не похожи на рай.

– А ты его спрашивала о кошмарах?

– Один раз. Месяца полтора назад. Ты тогда уехал играть в гольф с этим ужасным Эрни Джекобсом.

– Этот «ужасный» Эрни Джекобс сделает меня полноправным партнером фирмы уже в будущем году, если, конечно, его

не затрахает до смерти секретарша-мулатка. К тому же он всегда сам платит за аренду спортивной площадки. Так что сказал Тодд?

– Сказал, что не помнит. Но… как-то смутился. Мне кажется, он отлично все помнил.

– Моника, я сам, конечно, многого не помню из давно минувших дней юности, но могу тебя заверить: далеко не все сны с поллюцией обязательно приятны. Более того, они могут быть совсем даже неприятны.

– Как это?

– Да очень просто. Например, из-за комплексов или чувства вины. Скажем, мальчику в раннем детстве внушали, что мочиться в постели – это плохо. Или что секс – нечто постыдное. Кто знает, что вызывает поллюцию? Толкотня в переполненном автобусе? Или заглядывание под юбку девчонки во время уроков? Лично мне это неизвестно. А вот о себе точно помню только один случай. Когда во время общего с девчонками урока физкультуры в бассейне я прыгнул с вышки, и у меня в воде слетели плавки.

– И от этого у тебя был оргазм? – удивилась она, хихикнув.

– Да. Словом, если сын не хочет обсуждать с тобой свои проблемы взросления, не дави на него.

– Но мы так старались, чтобы он вырос без всяких дурацких комплексов.

– От них нельзя уберечься. Помнишь, как он постоянно болел в первом классе, цеплял инфекции? Так и сейчас он приносит свои комплексы из школы, где общается с друзьями, а учителя при обсуждении подобных тем начинают юлить и изворачиваться. А может, не обошлось и без моего отца, который внес свою лепту. «Не трогай «это» ночью, Тодд, не то руки покроются шерстью, глаза перестанут видеть, ты потеряешь память, а «это» почернеет и отвалится»!

– Дик, твой отец ни за что бы…

– Правда? А я такое от него слышал! Как и ты слышала от своей еврейской бабушки из Польши, что у человека может поехать крыша, если его разбудить во время ночного кошмара. Еще отец учил меня обязательно вытирать крышку унитаза в общественных туалетах, чтобы «не подцепить чужой заразы».

#Думаю, он имел в виду сифилис. Уверен, ты не раз слышала подобное от своей бабушки.

– Нет, от мамы, – рассеянно уточнила Моника. – И еще она говорила, что я должна обязательно спускать воду. Вот почему я хожу вниз.

– И я все равно просыпаюсь! – пробурчал Дик.

– Что?

– Ничего.

Дик уже начал проваливаться в сон, когда Моника снова его окликнула.

– Ну что опять? – недовольно отозвался он.

– А ты не считаешь… ладно, не важно. Спи!

– Нет уж, говори, раз разбудила. Чего я не считаю?

– Тот старик, мистер Денкер. Ты не считаешь, что Тодд проводит с ним слишком много времени? Может, он… ну, не знаю… рассказывает всякие ужасы?

– Леденящий душу кошмар о падении производства на автомобильном заводе в Эссене, – усмехнулся Дик.

– Я просто вдруг об этом подумала, – заметила Моника и обиженно отвернулась. – Извини, что разбудила.

Дик положил ей руку на голое плечо.

– Хочу кое-чем с тобой поделиться, малышка, – произнес он и задумался, подбирая нужные слова. – Знаешь, иногда мне тоже очень тревожно за Тодда. Совсем не по тем причинам, что тебе, но это ничего не меняет.

Она снова повернулась к нему:

– А по каким?

– Я рос в семье, совсем не похожей на нашу. У моего отца был магазин. Отца так и звали: Бакалейщик Вик. У него имелась тетрадь, в которой он вел учет всех должников и сумм долга. Знаешь, как он ее называл?

– Нет. – Дик редко рассказывал о своем детстве, и Моника считала, что оно было не очень счастливым. Сейчас она вся обратилась в слух.

– Он называл ее «Книга левой руки», потому что правой рукой вел бизнес, а правая рука не должна была знать, что делает левая. Отец говорил, что если бы правая рука узнала, то могла бы отрубить левую.

– Ты никогда мне об этом не говорил.

– Мы с отцом не очень-то ладили даже до нашей свадьбы, и, по правде сказать, сейчас я не испытываю к нему особой привязанности. Я никак не мог взять в толк, почему должен носить брюки из магазина подержанных вещей, а отец при этом преспокойно отпускал миссис Мазурски ветчину в долг под неизменные заверения, что на следующей неделе ее муж точно начнет работать. Билл Мазурски был законченным алкоголиком и отродясь не держал в руках ничего тяжелее бутылки с дешевым пойлом. Тогда мне хотелось только одного: как можно скорее оттуда убраться и не повторить жизненный путь отца. Поэтому я приналег на учебу, занялся спортом, который мне никогда особенно не нравился, и получил стипендию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе. Там я сделал все, чтобы войти в десятку лучших студентов, потому как кредиты на учебу колледжи в то время давали только тем, кто воевал на фронте. Отец присылал мне деньги на учебники, и я никогда не брал денег ни на что другое. Единственным исключением стали двести долларов на репетитора, которые он прислал, получив мое паническое письмо о проблемах с французским. Так мы познакомились с тобой. Позже я узнал от нашего соседа мистера Хенрейда, что отцу пришлось заложить машину, чтобы выслать эти деньги. А сейчас у меня есть ты и есть Тодд. Я всегда считал, что у нас замечательный сын, и старался, чтобы ничто и никогда не мешало ему стать достойным человеком. Я часто подсмеивался над банальными рассуждениями о лучшей доле, которую отцы желают своим сыновьям, но с возрастом мне все чаще это кажется не смешным, а очень даже верным. Я не хочу, чтобы Тодду пришлось носить брюки из магазина секонд-хэнд, потому что жена какого-то алкаша берет ветчину в долг. Ты меня понимаешь?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});